Закончился первый семестр в техникуме. Я приехала домой на зимние каникулы. Поздоровавшись с мамой и девятилетним братом, иду в комнату к больной бабушке, которая теперь живет у нас. Присев на край ее постели, набираю воздух для приветствия — мама предупредила, что бабушка стала плохо слышать.
— Как твои дела?! — кричу я ей в ухо.
— Чего орёшь? — бабушка приподнимается, чтобы обнять меня. — Тебе та паскуда уже наговорила, что я оглохла и сдурела?
Услышав обидные слова, мама вбегает в комнату.
— Как вам не стыдно? — кричит она. — Сутками кручусь возле вас, а в ответ — паскуда!
— Посуда? Какая посуда? — невинно спрашивает бабушка. — Глухая тетеря.
— Жалуется, что ничего не видит, — злобно шепчет мне мама, — а вчера захожу: сидит тихонечко, мой халат перешивает под себя.
— Не верь, внучка, всё брешет, — говорит бабушка так, будто мы с ней одни.
— Тьфу на вас! — мама замахивается на нее кухонным полотенцем и выходит из комнаты.
Полуденное зимнее солнце заглядывает в окно нашего девятого этажа, заливая белым светом бабушкину комнату. Раньше это была спальня папы. Бабуся пристально смотрит на меня, наверное, догадавшись о моих грустных мыслях. Она всегда была внимательной к внукам, расспрашивала нас о садике, о школе. А мы, много ли знаем о ней?
— Бабуся, а расскажи про войну.
— Что рассказывать... Нас в сорок третьем — мне пятнадцать как раз исполнилось — погнали с другими девчатами в Германию на немцев работать.
— Представляю, как плакала твоя мама.
— Горя хватило. Только брата помянули — попал под фашистский танк, — вспоминает бабушка. — Перед отправкой в Германию нас свезли в сельсовет, а потом посадили в душегубку.
— Что такое душегубка?
— Грузовик такой, накрытый брезентом. В нем нас повезли на главный вокзал и продержали там два дня. Матуся приехали, умоляли коменданта не забирать меня. И разговаривать никто не захотел. Так мама вернулись с моей старшей сестрой: берите тогда, изверги, Шурочку, она хоть покрепче, только малую отпустите, пропадет же девка. Забрали нас обеих.
— А почему она не вернулась из Германии? Что с ней сделали?
Бабушка не любит затрагивать эту тему. Да и сейчас говорит с неохотой.
— Два года мы с сестрой работали у немца на ферме. Всяко было, но вытерпеть можно. А зимой сорок пятого нас перевели в лагерь труда. Там уже и кнута по хребту получать доводилось, и живот от работы надорвать.
— А в мае вас отпустили, когда война кончилась, — продолжаю я за нее.
— Мы про победу не сразу узнали. Немцы, что нас смотрели, удрали, а союзники еще не пришли. Мы остались в лагере брошенные на несколько дней. Траву с корнем ели — заместо еды и питья. Как пришли американцы, так выстроили весь лагерь в ряд и ходят мимо нас. А один, темный такой, что я таких черных сроду не видела, остановился возле сестры. Смотрит смачно так на Шурочку и говорит что-то второму, и оба смеются. Показывают ей: мол, выйди, из строя и пошли с нами.
— И что потом? — нетерпеливо спрашиваю я.
— Не помню, — обрывает себя бабушка, — давно уже было.
— А потом ты вышла за дедушку, — хитро меняю я щекотливую тему.
— И родился Федечка, — глаза бабуси озаряет теплый свет, тут же сменившийся тоской. — Раньше же как: достаток не тот, что сейчас, да и времени не было вокруг детей хороводы водить. Дедушка твой покойный в колхозе с раннего утра, а я Федю кашей покормлю, пряника в тряпку нажую, замотаю в узел, и сосет себе, а сама на огород или по хозяйству.
— Ему и трёх не было, когда он умер?
— Закрутилась тогда до вечера, как обычно. Пока поужинали, уже ноги мыть да укладываться. Перед сном смотрю: дите вялое, хнычет. Я молоком козьим напоила и кое-как приспала. Ночью подошла — лежит раскаленный, огнем дышит. Дала аспирину — не помогает. Муж хотел к соседу идти, чтоб запрягал лошадей и вез нас в районку. А единственная нормальная сорочка с пятном оказалась. «Подожди, — говорю, — ребенка доктору в тряпье показывать. Сейчас простирну, до утра просохнет и повезём в чистеньком». Не выжил Федя — сгорел к утру. А такой был тихий, послушный, прям ангел. Бог долго потом детей не давал, мамку твою поздно родила. Но эта — совсем другая. С детства всем недовольная, неласковая.
В комнату заходит мама и подает бабушке чашку с бульоном.
— Неласковая? — тут же заводится она. — Когда я на выпускном рассвет встречать ходила, помните? А вы меня прибежали домой загонять, как козу отвязавшуюся, ругались и тяпкой махали на глазах у всего класса.
— В пятом классе чужой сборник приключений порвала, чтобы я свет не палила допоздна, — говорит мне мама и снова оборачивается к бабушке: — А мне на другой день эту книжку возвращать надо было. Как вспомню...
— Вкусный супик, — чмокает беззубым ртом бабуся.
После обеда мама ведет упирающуюся бабушку в ванную.
— Ой, не хочу купаться, холодно! Я только в воскресенье мылась.
— Сейчас врач придет, не вонять же вам!
Я наряжаю вымытую бабушку в чистую одежду. В глубине шкафа нахожу пять пар нового белья. Выбираю кружевной набор и одну из шелковых комбинаций. И тут же слышу бабушкин запрет.
— Не трогай! — испуганно восклицает она. — Это мне на смерть.
— Бабуся, ты сколько раз помирать собираешься? Или планируешь ритуал с переодеваниями, как японская невеста?
После осмотра врач прописывает уколы и таблетки. В прихожей мама сует ему купюру, и он обещает зайти через недельку.
Вечер. Бабушка сидит возле кровати, которую мама стелет ей на ночь. Брат в смежной комнате слушает музыку. Я рассматриваю наши фотографии в рамках, расставленные бабусей по комнате. Вот на комоде снимок двухлетней давности: мы все стоим у двора большого бабушкиного дома. Все, даже папа — еще живой папа.
— Сколько денег уходит на лекарства и врачей, — вздыхает мама.
— Не выдумывай, — говорит бабушка, — ты ни копейки не потратила. Меня государство лечит. Я — ветеран войны.
— Нужны вы вашему государству, как зайцу стоп-сигнал.
— Оно мне пенсию платит, на которой ты наживаешься.
— На вас наживешься, — в глазах у мамы застыло непрощение. — Вы родному зятю денег в долг не дали, когда он вас чуть не на коленях просил.
— Германия заплатила компенсацию мне! — бабушка кажется уверенной, но уже не нападает, а оправдывается.
— А ведь ему оставалось совсем немного. Как раз тех немецких марок и хватило бы, чтобы рассчитаться, — мама пытается подтянуть углы рта, спускающиеся к напряженному подбородку. — Муж столько сил и средств потратил, а к нему пришли и все отобрали.
Я отлично помню, что было потом. Мы с братом были в школе, когда папа погиб: не удержался, устанавливая антенну за окном.
— Это мои деньги, — съёживается бабушка. — Я держала их себе на похороны.
— И меня против него настроили, что позарился на ваши сбережения.
Мать темнеет от тяжелых воспоминаний. Борясь с чувствами, она порывается выйти, чтобы избежать скандала. В следующую минуту мама, видимо, уже не контролирует эмоции и решается на необратимое обвинение, подходя к сидящей на стуле бабушке.
— Это вы его убили, — громко произносит она.
Музыка в соседней комнате замолкает. Меня пугают слова мамы, но еще больше — ее сжатые кулаки и остекленевшие глаза.
Внезапно бабушка встает в полный рост и кричит, трясясь от волнения:
— Я никого не заставляла кидаться из окна!
Лицо мамы пылает от ненависти. Но неожиданно, увидев что-то за моей спиной, она замирает, потом как-то вся размякает, и взгляд ее становится виновато-просительным. Я поворачиваюсь: в комнате стоит младший брат и растерянно смотрит на мать.
— Ты же говорила, что папа нечаянно поскользнулся, — сдавленным горлом произносит он. — Зачем он упал специально?
— Сынок... — с горьким сожалением шепчет мама.
Брат опускается на пол у двери, поджав колени к груди. Он прикладывает ладошки к глазам и плачет так надрывно, с таким глубоким отчаянием, что и мне становится безнадежно обидно. Отец, оказывается, бросил нас. Люби он детей, разве сделал бы такое? А, может, это мы виноваты, что не смогли понять его в трудный момент. Если бы только я постаралась быть более чуткой тогда, то сумела бы поддержать его. Это моя вина — думала только о выпускных экзаменах, о развлечениях. Братишка понемногу успокаивается, прижимаясь к упавшей перед ним на колени маме.
— Дура я, — устало качает головой бабушка, — что послушалась тебя продать мою хату в селе и переехать к вам.
Полтора года назад, после смерти папы, бабушка отдала полученные за продажу дома деньги моему старшему брату Олегу. Они с женой хотели ребенка, но нуждались в жилье, мыкаясь по съемным квартирам. Получив бабушкины деньги, оба бросили работу, приобрели автомобиль и сняли коттедж у моря. Когда деньги закончились, они продали машину за полцены и купили старый домик в захолустье. Мама иногда возит им продукты. Кстати, Олег говорит, что пока рано рожать детей, нужно хотя бы поштукатурить стены — сильно дует из всех щелей...
Ночью бабушке становится хуже. Утром она принимает меня за маму, которая была рядом с ней всю ночь.
— Спасибо тебе, доченька, — тихо произносит бабуся. — Простите меня, что никак не сдыхаю, не освобождаю вас от себя.
