Сегодня, 13 ноября, исполняется 200 лет со дня рождения Н. И. Пирогова

Много лет назад, когда я была девушкой, обдумывающей житье, у меня на стене висел портрет хмурого некрасивого человека с внимательным и зорким взглядом из-под насупленных бровей. Портрет Николая Ивановича Пирогова.

Есть люди, вклад которых кажется незаметным на первый взгляд именно потому, что он огромен. Поспешным и невнимательным взглядом его не охватить. Легко войти в историю и в память конкретным, четким делом. Операция по Спасокукоцкому... Болезнь Боткина... Симптом Блюмберга... Что сделал Пирогов для хирургии как науки? Он ее создал.

Что мы представляем себе, когда думаем о хирургии? Стерильная чистота операционной... Больной, спящий мирным наркотическим сном под присмотром анестезиолога... Хирург, уверенный в своих действиях, четко знающий, что он обнаружит при очередном разрезе... И кажется — разве может быть иначе? Иначе было веками.

Трудно поверить, но до Пирогова анатомия была, по сути, теоретической дисциплиной, почти не имеющей приложения к непосредственной практике. Лучшие хирурги того времени не знали анатомии. Рядом с знаменитым Грефе (тем самым, который описал глазные симптомы при заболеваниях щитовидной железы) во время операций стоял анатом, чтобы предупреждать хирурга о том, не окажется ли под скальпелем какой-нибудь сосуд. Да и то сказать — из анатомических атласов того времени хирурги могли извлечь немного пользы. При вскрытии человеческое тело разнимали на части, разделяли их, лишали связи друг с другом. И в итоге уже невозможно было восстановить исходное взаимное расположение сосудов, нервов, мышц...

Пирогов сводил воедино знания анатома и нож хирурга, требовал, чтобы "голова не была ни тяжелее, ни легче руки". Пирогов представлял человеческое тело не разъятым на отдельные отпрепарированные члены, а именно таким, каким оно, живое, предстает перед хирургом в ходе операции. "Хирургическая анатомия артериальных стволов и фиброзных фасций", "Иллюстрированная топографическая анатомия"... По схемам из этих книг учились я и мои однокурсники, по ним учатся нынешние студенты. Они не устареют — разве что анатомия человеческого тела когда-нибудь изменится.

"Госпитальной казнью" веками называли гнойно-септические осложнения. Свою дань сепсису, гангрене, роже платили все — от деревенских лекарей до университетских клиник. Мы привыкли связывать понятия асептики и антисептики с именами Пастера и Листера, и это заслуженно. Но Листер опубликовал свой труд "Об антисептическом принципе в хирургической практике" только в 1867 году. А уже в начале 40-ых годов Пирогов говорил о заражении ран через инструменты и руки хирурга, через предметы, которых касаются больные. Он отделил — и не просто в отдельные палаты, а в отдельное здание — больных с гнойными заболеваниями, выделил для этого отделения особый персонал от врачей до санитаров, отдельные инструменты и перевязочные средства. На двадцать лет раньше Пастера и Листера он писал, что "госпитальная миазма есть органическое, способное развиваться и возобновляться". Еще не была создана теория, не было еще науки микробиологии, а Пирогов успешно занимался практикой...

В те же 40-ые годы Пирогов впервые произвел ампутацию стопы, при которой сохранил часть пяточной кости, срастив ее с костями голени. Голень удлинялась на несколько сантиметров, культя заканчивалась прочной опороспособной костью — после такой ампутации человек мог ходить без протеза. Ампутация стопы по Пирогову применяется до сих пор. Но главное — она положила начало новому направлению в хирургии, она была первым примером костной пластики.

Еще занимаясь кожной пластикой, ринопластикой в частности, Пирогов писал о важности восстановительной хирургии. Костная пластика же не просто избавляла человека от внешнего уродства — она позволяла сохранить конечность, сохранить работоспособность.

Сейчас в арсенале костнопластической хирургии есть множество приемов, включая искусственные суставы. А ведь саму идею искусственного сустава первым высказал тоже Пирогов — и был поднят на смех, и сам смеялся этой "нелепице". Идея не была нелепа, просто она на много десятилетий опередила свое время...

Гипсовая повязка. Кажется — что может быть проще, ведь идея-то лежит на поверхности. Но понадобился гений Пирогова, чтобы в мастерской скульптора обратить внимание на засохшие тряпки, пропитанные гипсовым раствором. Прежде переломы фиксировали лубками. Фиксировали — громко сказано. Лубки не обеспечивали полноценного обездвиживания, при этом давили и натирали. Простые, неосложненные переломы нередко срастались с искривлениями. Сложные оскольчатые переломы, открытые переломы, огнестрельные повреждения костей практически всегда приводили к ампутации. Гипсовые повязки многократно уменьшили частоту ампутаций, расширили возможности сохранительной хирургии.

В осажденном Севастополе, под непрерывным обстрелом, когда раненые поступали сотнями ежедневно, врачи смогли оценить все достоинства гипсовой повязки — быстроту наложения и засыхания, прочность, а главное — надежность фиксации. И во время перемирий французские врачи спрашивали, как это Пирогову удается так мало ампутировать...

А вот эфирный наркоз придумал не Пирогов. Его придумали в 1846 году два американца, Мортон и Джексон, и потом до конца своих дней судились о том, кто из них был первым, вконец разорив этим друг друга. Один из них умер в психиатрической больнице, другой — в полнейшей нищете, буквально на улице.

Более того, даже и в России не Пирогов первым применил эфирный наркоз — первым был Иноземцев, яркий, блестящий, удачливый Иноземцев. "Если больному надо показать профессора, то зовут Иноземцева, а если больного надо показать профессору, то зовут Пирогова". Эта присказка не вполне справедлива, Иноземцев оставил в истории медицины достойный след — и все же не зря молва противопоставляла их. Иноземцеву нужен был яркий успех, а решению Пирогова предшествовало тщательное обдумывание. Это нам очевидны плюсы операций под обезболиванием, Пирогов взвешивал минусы. Операцию под наркозом он сделал на неделю позже Иноземцева. Ему не было нужды думать о приоритете.

И все равно общий наркоз в человеческой памяти связан именно с его именем. За 1847-ой год в России сделано 690 операций под наркозом — из них триста сделал Пирогов. Он изучает, как реагирует на наркоз человеческий организм, как меняется от этого ход операции. Он экспериментирует, пробует разные пути введения эфира — внутривенный, внутриартериальный, эндотрахеальный. Специально для того, чтобы "испытать эфиривание при производстве операций на поле сражений", он едет на Кавказ, туда, где идет бесконечная война. В плетеном шалаше, стоя на коленях на каменном полу, он часами оперирует раненых, а за его спиной стоят зрители, собравшиеся посмотреть на великое чудо — на операционную, в которой не слышно криков и стонов...

Человек сугубо штатский, никогда не носивший никакого мундира, кроме студенческого, Пирогов по много месяцев не снимал солдатской шинели. Добровольно и зачастую на собственные средства ездил он на войну — на кавказскую, крымскую, франко-прусскую. Наконец, уже 67-летним стариком — на русско-турецкую. Именно там, в условиях, по его же выражению, "травматической эпидемии", набирался материал по наркозу, проверялись возможности гипсовых повязок, отрабатывались приемы сохранительной медицины... А еще там формулировались принципы военно-полевой хирургии. Организация эвакуации с поля боя — "приближать не врача к раненому, а раненого к врачу", ведь посреди сражения от врача немногим больше пользы, чем от санитара. Медицинская сортировка раненых — чтобы помощь оказывалась в первую очередь тому, кто в ней более нуждается, чтобы врач не отвлекался ни на тех, чьи раны может перевязать и фельдшер, ни на тех, кому нужны "только морфий и священник". Этапность медицинской помощи — разделение функций прифронтовых и тыловых госпиталей, организация эвакуации раненых с оборудованием промежуточных пунктов...

Пироговские "Начала общей военно-полевой хирургии" были актуальны в Великую Отечественную войну, да и теперь многие из них не устарели. Кстати тут будет заметить, что наша военно-полевая медицина во II Мировую была лучшей в мире — в частности, такой показатель, как соотношение санитарных и невозвратных потерь, был у нас вдвое лучше, чем у немцев...

Малой части перечисленного было бы достаточно, чтобы навсегда заслужить "славу в жизни и в искусстве и память у людей на вечные времена". А ведь названо еще далеко не все. Были еще годы работы в Санкт-Петербургской медико-хирургической академии. Была внедренная им в академии система обучения студентов у постели больного. А ведь до него обучение врачей было чисто теоретическим — по книгам, по лекциям, даже показ анатомических препаратов был редкостью. Не зря в старости Пирогов с горечью вспоминал, что за годы студенчества почти не видел настоящих больных, не сделал ни единого разреза не только на живом человеке, но даже и на трупе. Были сотни молодых врачей, называющих его своим учителем. Была эпидемия холеры. Было 11 месяцев работы в осажденном Севастополе, где месяц службы считался за год. Была педагогическая работа, были статьи о педагогике, прежде всего "Вопросы жизни", которые обсуждала вся Россия. Были годы вроде бы покоя, а на самом деле напряженной работы в маленькой операционной в тихом украинском имении, куда приезжали больные чуть ли со всей страны... А главное — были тысячи и тысячи людей, спасенных Пироговым. В одном только Севастополе, под непрерывным обстрелом, им было проведено около 10 000 "значительных" операций!

В Болгарии, где проходили сражения русско-турецкой войны, Пирогову поставили 26 памятников. На них изображен пожилой человек в потрепанной солдатской шинели. Таким его и запомнило человечество...

Лариса Позднякова, larka1@bk.ru