пятничное

ПОД ШУБОЙ…
На посиделках у ворот Герцен сказал страшную вещь. И люди ужаснулись. И люди начали негодовать. Конечно, если бы это сказал, допустим, Межбижер, на его подлые слова можно было бы не обращать внимания, более того, попросить мадам Берсон на него сесть. Чтоб уже не мучился от народного презрения. Хотя… Межбижер мучается только от геморроя. Так что пусть, пока, живет. Тем более, что это не он, а Герцен…
- Герцен, я вас, конечно, уважаю, - высказался дядя Петя, - но вы не правы.
- А с виду прыличный человек… - подхватила мадам Берсон. И удивилась: - И как это холера вас до сих пор не взяла?
- Предатель родины! – мрачно уронил Сема Накойхер.
Только-только начало вечереть. И погода шептала что-то благоприятное. И говорили о хорошем и добром. О еде, конечно.
Тетя Бетя принесла с работы две почти честно заработанные селедки тихоокеанские по рубль пятьдесят четыре за кило. Дело в том, что тетя Бетя – заведующая рыбным отделом гастронома – воровала, конечно, но благородно. Так она считала. По десять-двадцать грамм с одного веса. Разве это много? К концу дня и выходил нахис. Повторюсь, сегодня это были две селедки.
- Сделаю Марику, чтоб он провалился, наше национальное одесское блюдо! – объявила она. Ну, чтоб завидовали.
- Форшмак? – подсказала тетя Аня.
- Селедку под шубой! – припечатала ее, а заодно и всех остальных тетя Бетя.
Народ задохнулся и замолк. Селедка под шубой была блюдом редкостным и заманчивым. Его делали в богатых домах и на серьезные праздники. А тут просто так, для какого-то дяди Марика, хоть он и муж, селедку под шубой…
Народ даже посмотрел на тетю Бетю с уважением.
Так бы она и ушла в ореоле зависти и славы, но тут встрял этот мишигине Герцен и объявил:
- Селедка под шубой не Одесское блюдо!
- Как это? – дружно – представляете – дружно! – вырвалось из дюжины глоток.
- А так, - Герцен был невозмутим, - селедку под шубой придумали в Латвии. Там это национальная еда!
О существовании какой-то там Латвии большинство жителей двора понятия не имели. Что еще больше обидело. Ха, обидело! В некоторых умах даже витал вопрос насчет суда Линча. Ну, который в Америке.
- По-моему этот Линч был приличным человеком… - протянул Камасутренко.
Предчувствуя плохое, участковый Гениталенко расстегнул служебную кобуру, но вовремя вспомнил, что там хранится заветный шкалик и суетливо застегнул ее обратно.
Как ни странно, ситуацию разрядила мадам Берсон:
- И форшмак тоже в этой, как ее Латкии? – вопросила она, на всякий случай засучивая рукава.
- Нет, форшмак в Одессе! – успокоил ее и частично всех остальных Герцен.
Но его все равно не простили. И он ушел, практически опозоренным.
- Многие знания, многие печали… - вырвалось у тети Маруси, недавно купившей у спекулянта Библию.
Но ее не услышали.
Да, Герцен таки да сволич, но он вбросил информацию, с которой надо было что-то делать. А что?
- Я все равно сделаю селедку под шубой! – звенящим, как монеты в копилке, голосом сказала тетя Бетя. – И это будет наша, одесская селедка под шубой! Плюньте мне в два глаза, если нет!
Вот так рождаются герои, если не Советского Союза, то дворового фольклора точно!
И тетя Бетя ушла, а лампочка от входа в уборную, совпав с ее головой, осеняла ее как нимб.
- Святая женщина! – сказала тетя Сима.
- Если угостит! – поставила условие мадам Берсон.
Воскресное утро было свежим, как пиво для начальства у будочника Бори.
Тетя Бетя встала с ощущением грядущей опасности и подвига. Первым делом она помыла свеклу, картошку, морковку и лук. Да-да, и лук, потому что от мытого лука не плачут. Потом поставила вариться картошку в мундирах, свеклу и морковку. Последнюю, четвертую конфорку заняли яйца, обязанные свариться вкрутую. Пришел черед лука, который тетя Бетя почистила и некрупно пошинковала.
Настал черед селедки. Она была почищена, потом тетя Бетя тщательно отделила филе. Перебрав кусочки селедки, она обнаружила в них несколько косточек, которые немедленно удалила. Селедка была порезана на маленькие ломтики и, пока, отставлена. Закипевшие яйца были устроены под холодную воду, чтоб чистились удачно. Что и было проделано. Потом белки были отделены от желтков.
Настал черед овощей. Они были извлечены из своих кастрюлек и поставлены отдыхать и остывать.
После того, как картошка была очищена от шкурки, настал черед терки. На ней тетя Бетя натерла белки, желтки, картошку, морковку и свеклу.
Можно было священнодействовать. На дно большого семейного блюда были уложены ломтики селедки и покрыты шинкованным луком. Сверху лег уверенный слой майонеза. Следом легла картошка, которой тоже не пожалели майонез. Потом морковка, майонез, белки, майонез и, наконец, свекла. Свеклу, покрытую майонезом, тетя Бетя осыпала тертыми желтками. И от щедрот своих, бросила на все это великолепие жменьку клюквы.
А во дворе тосковал народ. Во главе с дядей Мариком, шедшим из уборной и взятым в заложники. Впрочем, он даже не успел испугаться, так как заметил горлышко Московской торчащее из кармана дяди Пети. Принесли столы, накрыли простыней. Поставили стаканы, тарелки с огурчиками, брынзой, помидорками, колбаской любительской, открыли банки с бычками… И Герцена привели. Дело было за малым. Вернее, за большим и главным. И распахнулась дверь, и вышла тетя Бетя, и несла она блюдо с заветной селедкой под шубой. И тогда налили. И выпили поспешно, чтоб закусить. А закуска-то удалась, ох, удалась!
И встал дядя Петя со стаканом в руке.
- В Латвии тоже живут люди! – справедливо сказал он. И выпил.
- И хорошие люди! – сказал Камасутренко, облизываясь.
Александр Бирштейн