Вот сто раз читаю и все равно реву белуг

Вот сто раз читаю и все равно реву белугой...трогательно...
Пардон, если уже было, я не видела

Был я невнимательным супругом,
Забывал тебе подать пальто,
А теперь вот со смешным испугом
Только я и думаю про то,
Чтобы лишний раз ты не нагнулась,
Чтоб себя ты бережней несла,
Боже упаси — не поскользнулась
До того заветного числа.

Именем семейного устава
Ты должна к себе нежнее быть,
Ведь тебе дано святое право
Больше всех теперь себя любить.

Ничего нет в мире человечней,
Чем твоя забота о себе,
Ничего нет в мире бесконечней
Новой той судьбы в твоей судьбе!

Столько на лице твоем покоя,
Стало так задумчиво оно,
Будто что-то слышишь ты такое,
Что другим услышать не дано.

Выполняю просьбы, как приказы.
Мы вдвоем и все же — не вдвоем:
Выпущены в талии запасы
На любимом платьице твоем...

Тяжелей твоя походка стала,
Глубже взгляд, значительней слова.
Я с тобой не спорю, как бывало,—
Высшей правдой ты теперь права!
Встреча с сыном началась с разлуки.
Мне тепло и грустно оттого,
Что в роддоме держат чьи-то руки
Без меня мальчишку моего.
Пятый день пошел со дня рожденья.
В дверь стучу — закрыта на засов.
Да, роддом — такое учрежденье,
Плохо приспособлен для отцов!
Шлю жене я разные вопросы:
«Точно опиши его глаза,
Нос какой — прямой или курносый,
Русым ли мой мальчик родился?»
«Он красавец!» — мать мне отвечает.
В подтвержденье всех его красот
Факт один пока что отмечает:
Вес — три килограмма восемьсот!
Я иду, прохожим улыбаюсь —
Черт возьми, мне здорово везет!
Засыпаю — сразу просыпаюсь:
Вес — три килограмма восемьсот!..
А при встрече повторяю сразу
Эту фразу всем моим друзьям.
Смысл огромный вложен в эту фразу,—
А какой? Не понимаю сам!
Мать, и ты гуляла босоногой.
Думала в тот дальний детский век,
Что бывает мамой самый строгий,
Самый взрослый в мире человек.

А теперь ты пишешь мне о сыне,
Будто вновь вернулась в те года,—
Нет, такой девчонкою, как ныне,
Не была ты прежде никогда!

Перед счастьем матери робея,
Стала ты моложе и старей,
В нежности своей — чуть-чуть глупее,
В мудрости своей — куда мудрей!

Мне, отцу и мужу, думать лестно,
Что тебя и сына поутру
Из роддома с главного подъезда,
Двух детей, я сразу заберу!
Стоит у роддома машина,
От нетерпенья ворча.
— Берите же на руки сына!.. —
А я все гляжу на врача,
Гляжу боязливо, тревожно.
Беру, по паркету иду
Так медленно, так осторожно,
Как будто ступаю по льду.
Мой путь вдруг становится тонок,
Почти как дрожащая нить,
Как будто и сам я ребенок,
А мать меня учит ходить.
И вправду, мой возраст отцовский
Такой, как сыновний его...
Спит крохотный житель московский,
Не видит отца своего.
...Постелью рука моя стала,
На ней уместился он весь,
Запрятан в конверт-одеяло —
Живая грядущего весть!
Лишь первая строчка, поверьте,
Той вести в руках у меня.
Так пусть в этом теплом конверте
Растет она день ото дня.
Ее не постичь за минуту,
Такая уж доля отца,—
Всю жизнь я читать ее буду
И все ж не прочту до конца.
Волосики, мягкое темя,
Цвет глаз — невозможно понять,
И спать ему долгое время,
Чтоб первые сны увидать.
Глядит он, не зная, что значит
Глядеть так серьезно на свет.
Он плачет, не зная, что плачет.
В нем — жизнь. А его — еще нет...
И, вторя движениям нашим,
Рукой протирая глаза,
Не знает он главного даже,
Что сам он уже родился!
Так ясно все в нем, так несложно:
Улыбка, движения век...
И все ж разгадать невозможно,
Какой же в нем спит человек?!
... Смеется мой мальчик безбровый,
Наш юный хозяин в дому,
Мы все по-солдатски готовы
Во всем подчиняться ему.
Пусть он, улыбаясь, не знает,
В каком государстве рожден,—
Отец за него понимает,
Чему улыбается он!