Ежиное, или о фякиной правоте

Таки я их отловила. Вечерком, около десяти. Один копошился под кустом смородины, второй хрюкал возле крыльца – думаю, тот самый, который там вчера застрял.
Третьего не видно, равно как и молодого прикормленного первого, и это меня настораживает – не вздумали бы они создать ячейку общества.

Отловленных я потащила в пакете за околицу (попутно обнаружив, что ежи, собаки, тяжелые) и выгрузила там с добрым напутствием. И вернулась обратно довольная, размахивая пакетом.

Ровно через пять минут после моего возвращения в калитку просунулась небритая рожа дяди Леши.
- А я кого тебе принес… - лукаво сказал дядя Леша. – Тридцатничек всего!
Подмигнул единственным не опухшим глазом и показал мне пакет. В пакете сидел ёж. Одна штука.

Должна сказать, что вообще-то я не матерюсь. У меня это плохо получается. И мне всегда объясняли, что с пролетариатом иначе разговаривать нельзя, потому что пролетариат не поймет, а где-то может даже и обидеться.

Но выяснилось, что предложение засунуть ежа в задницу также вполне доходчиво. Дядя Леша обиделся, правда, и сделал слабую попытку уйти вместе с пакетом, но тут я рявкнула «Куда?! Ежа оставь!», и ушел он грустный, непонятый, без ежа и без тридцатника.

Пятнадцать минут назад, когда я выходила во двор, ёж сидел возле кошачьей плошки и удрал в кусты только тогда, когда я сказала с угрозой «ёжики – это не только ценный мех»...

Завтра понесу его в лес, хотя проще, кажется, дядю Лешу туда отвести.