Из моей жизни куда-то вдруг ушло тепло... испарилось, исчезло. Так бывает: открыл форточку, комнату проветрить, а закрыть — забыл. И тепло ушло, выстудило дом. И вроде бы всё на своих местах — и телевизор, и шкаф, и портрет в рамочке, а находиться в квартире неприятно.

Сначала сбежал кот, потом пёс... И вот ты бредёшь по улице в наспех накинутом пальто и думаешь: какая всё-таки жена зараза — форточку не прикрыла... Или это фурия-тёща забыла?.. Или сын-балбес? А у тебя, между прочим, слабое горло, и спина — в обнимку с радикулитом, и колени скрипят при ходьбе...

Ты идёшь и мёрзнешь, и ловишь мысль: а не пойти ли к Ивановым? Уж они-то не дадут замёрзнуть.

Ивановы стоят на пороге, улыбаются, предлагают тапочки. Ты греешь ладони о чашку горячего чая, а по ногам тянет невыносимой промозглостью...

И вроде бы и чай горячий, и вроде бы Ивановы улыбаются, а по ногам течёт холод, поднимаясь выше — до колен, до поясницы, до грудины...

— Первый этаж, холодно, — как бы извиняясь, говорят Ивановы.

— Ага, — понимающе киваешь ты, надеваешь пальто и выбегаешь на улицу.

Снова ныряешь в водоворот прохожих, унимая дрожь, теша себя надеждой — оказаться в эпицентре тепла. И вдруг вспоминаешь про Петровых... ну конечно! Петровы — друзья детства, пуд соли вместе и всё такое прочее.


Ты звонишь Петровым, дуя на озябшие пальцы, и дверь мгновенно отворяется, будто Петровы только тебя и ждали.

— А-а-а, это ты, — разочарованно говорит хозяин квартиры. — Извини, друг — обстоятельства. Отопление прорвало. Мы думали — сантехник пришёл. Давай в следующий раз, окей?

Дурацкое слово — "окей"! Как будто нельзя было сказать — "хорошо".

Ты ещё больше втягиваешь голову в плечи, мямлишь "всё нормально, старик, всё нормально" и бежишь по лестнице — в холод февраля (или марта, или сентября) повыше поднимая воротник.

Стоя на сквозняке очередного перекрёстка, ты вспоминаешь про Сидоровых и включаешь зелёный свет надежды и самую высокую скорость, на которую способен.

Не дойдя буквально несколько шагов до подъезда Сидоровых, ты видишь странную картину. Глава семейства Сидоров, на чём свет ругая "этих паршивцев, этих негодяев, эту поганую молодёжь, которая то ли кирпичом, то ли мячом вдребезги разбила окно спальни", меняет стекло в раме. И хруст битых осколков под его ногами — словно хруст разбившихся надежд.

Ты понимаешь: в квартире Сидоровых — не отогреться, и нужно уйти так, чтобы бывший коллега тебя не заметил.

Ты скукоживаешься, как первый блин — на сковородке, как осенний лист — от первого мороза, засовывая заледеневшие ладони вглубь карманов, и прибавляешь шаг.

Ты идёшь неведомо куда... вернее, это ты думаешь, что неведомо куда, а ноги сами несут тебя домой.

И пока ты идёшь обратно — посиневший до дрожи, тебе открывается истина, и ты, наконец, понимаешь, почему дома холодно и неуютно.


Ты вспоминаешь, что давно не гладил кота, не чесал за ухом любимого пса, не покупал жене вкусные пироженки (а жена очень любит эти самые пироженки!).

Ты давно не кормил рыбок, и теперь они разноцветными стёклышками вмёрзли в ледяную воду аквариума.

Ты возвращаешься в свою квартиру, закрываешь форточку и на всякий случай защёлкиваешь на шпингалет.

Ты ставишь на плиту чайник, разжигаешь камин... ну, хорошо — камина нет... тогда разжигаешь печь... и её нет? Ну, хорошо... Ты просто накрываешь на стол и ждёшь возвращения тех, кто ушёл из дома.

Ты жаришь картошку и котлеты — то, что любит твоя семья. Ты варишь компот — для сына, кисель — для тёщи. Для жены из серванта достаёшь фужер.

Первым возвращается кот — он противно орёт за дверью. Ему вторит пёс, коротко и протяжно подвывая. Ты идёшь открывать дверь. Ну, бременские музыканты, ей-богу!

Сын:

— Па-а-а, чем так вкусненько пахнет?.. О, моя любимая жареная картошечка!

Жена:

— Впервые вижу тебя в фартуке... Войти-то можно?

Тёща:

— А меня выписали из больницы... О, мои любимые котлетки!

И вы садитесь ужинать.

И в доме снова пахнет теплом.

И рыбки плещутся в аквариуме — всё-таки оттаяли "разноцветные стёклышки"!

И когда тёща подозрительно спрашивает "ты что, выпил сегодня?", ты не орёшь как раньше "мама, какое ваше собачье дело?", а делаешь лицо таким... с хитринкой:

— Да, есть немного, что-то я сегодня окончательно замёрз.

И сын:

— Ба, да ладно тебе придираться!.. Пап, дай ещё добавки.

И жена, глядя в твоё румяное лицо:

— Как всё-таки мы хорошо живём, правда?! Не то, что Ивановы, Петровы или Сидоровы.

И кот кивает усатой мордой, и пёс лыбится во всю собачью пасть.

И все мгновенно забывают, что буквально несколько часов назад в доме, пользуясь временной пропиской, проживал холод: рыбки обижались на кота за плотоядное к ним внимание; пёс — на сына, потому что тот не пошёл с ним гулять; тёща — на жену за то, что...

В общем, всем было холодно, и никто не догадался вовремя прикрыть форточку.

А форточка смотрела на сидящих вокруг стола и думала:

— Какая всё-таки сверхважная задача у каждой форточки — регулировать в доме семейную атмосфэру!

Именно так и подумала "атмосфэру", а не "атмосферу".

И, ощущая всю значимость ситуации, форточка глубоко вздохнула, впуская в комнату тонкую струю свежего воздуха.